Блондинка в бетоне - Страница 126

126

В пятницу днем, вернувшись из поездки, Босх увидел, что на автоответчике мигает зеленый огонек, и в его душе вновь вспыхнула надежда. Возможно, она заметила его машину, думал он, и теперь звонит, зная, как болит его сердце. Но, прослушав сообщение, он выяснил, что это звонил Эдгар, который просил его перезвонить.

В конце концов Босх так и сделал.

– Гарри, ты все пропустил!

– Ну допустим, а что там такое?

– Вчера у нас был журнал «Пипл».

– Что ж, посмотрим, каким ты выйдешь на обложке.

– Брось шутить. На самом деле у нас большие достижения.

– Да ну! Это какие же?

– Вся эта шумиха оказалась нам на руку. Некая дама из Калвер-Сити сообщила, что опознала Бреммера – он арендовал у нее камеру хранения, но под именем Вудворд. Мы получили ордер и сегодня утром сразу же вскрыли ячейку.

– Понятно.

– Локке был прав: он действительно делал видеозаписи. Мы нашли записи – эти его трофеи.

– Ну слава Богу!

– Да. Если у кого-то и были какие-то сомнения, то теперь они развеяны. Там оказалось семь записей плюс видеокамера. Должно быть, он не снимал первых двух – тех, кого мы приписывали Кукольнику. Тем не менее мы получили записи семи остальных, включая Чандлер и Отличницу Секса. Мерзавец все это снимал. Просто жуткая вещь. Сейчас пытаются официально установить личность остальных пяти жертв, но, кажется, это те самые, что указаны в списке Мора, – Галерея и еще четыре порноцыпочки.

– А что еще было в ячейке?

– Да все, что хочешь. Мы взяли все: наручники, ремни, кляпы, нож и «глок» девятого калибра. Весь его комплект. Должно быть, он угрожал им этим пистолетом. Вот почему в доме у Чандлер не было никаких следов борьбы – он угрожал оружием. Мы полагаем, что он держал их под прицелом до тех пор, пока не надевал наручники и не вставлял кляп. Судя по записям, все убийства как будто происходили в доме у Бреммера, в задней спальне, – кроме Чандлер, конечно. Ее-то он убил прямо у нее дома… Эти пленки – я просто не мог их смотреть, Гарри.

Босх вполне мог его понять. Представив себе все эти сцены, он сразу почувствовал, как затрепетало сердце – оно точно сорвалось с места и начало биться о ребра, словно птица в клетке.

– В любом случае окружная прокуратура их получила, и основной сдвиг заключается в том, что Бреммер собирается заговорить.

– Да что ты!

– Ну да, он же услышал, что у нас есть пленки и все остальное. Думаю, он велел своему адвокату заключить сделку. Он хочет сохранить жизнь без права на условно-досрочное освобождение в обмен на согласие показать нам тела и на позволение психиатрам его изучать – что, конечно, приведет их в дикий восторг. На их месте я бы прихлопнул его как муху, но, наверно, они больше заботятся о своих семьях и о своей науке.

Босх молчал. Стало быть, Бреммер останется в живых. Сначала он даже не знал, что и подумать, но потом понял, что вполне может примириться с этой сделкой. Его все время беспокоило, что этих женщин так никогда и не найдут – вот почему он навестил Бреммера в тюрьме в тот день, когда ему были впервые предъявлены обвинения. Независимо от того, есть ли у жертв родственники, которых это заботит, ему не хотелось оставлять их тела где-то в неизвестности.

Это неплохая сделка, решил Босх. Бреммер останется в живых, но по-настоящему жить он не будет. Может, для него это даже хуже, чем газовая камера. «И это будет только справедливо», – думал он.

– Во всяком случае, – сказал Эдгар, – я решил, что тебе захочется это узнать.

– Ну да.

– А знаешь, все это очень странно. Бреммер – это еще удивительнее, чем Мора. Подумать только – репортер! И ведь я был с ним знаком!

– Ну, положим, с ним многие были знакомы. В сущности, никто никого по-настоящему не знает, даже если считает иначе.

– Угу. Пока, Гарри!

В конце дня он стоял на заднем крыльце, прислонившись к новым дубовым перилам, смотрел на ущелье и думал о черном сердце. Его биение было таким сильным, что влияло на пульс целого города. Он понимал, что в его жизни всегда будет слышаться этот подспудный ритм, эта, как говорят музыканты, каденция. Бреммера навсегда упрячут в тюрьму, но вскоре на его место явится кто-нибудь другой. И так до бесконечности. Черное сердце никогда не бьется в одиночку.

Закурив сигарету, он думал о Хани Чандлер, стараясь вытеснить из памяти образ ее истерзанного тела. Чандлер, выступающая в суде, – именно такой она навсегда останется в его воспоминаниях. Ее ярость была такой чистой и яркой – словно голубое пламя спички, готовой вот-вот сгореть дотла. Даже когда эта ярость обрушивалась на него самого, Босх все равно относился к ней с уважением.

Он вспомнил стоявшую возле суда статую – символ правосудия, но никак не мог вспомнить, как же ее зовут. Замурованная блондинка – так, кажется, назвала ее Чандлер. Наверно, даже в самом конце – в эти последние минуты ее жизни – Чандлер по-прежнему думала о справедливости. А ведь справедливость неразрывно связана с надеждой. Оставалась ли у нее хоть какая-то надежда? Он верил, что оставалась. Словно чистое голубое пламя, она и сейчас еще не гасла и по-прежнему жгла. «Наверное, именно эта надежда и позволила ей победить Бреммера», – думал Босх.

Он не слышал, как Сильвия вошла в дом. Лишь когда она вышла на крыльцо, он поднял глаза и едва не бросился ей навстречу, но вовремя сдержался. На ней были голубые джинсы и синяя рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани, которую он подарил ей на день рождения. Это был хороший признак. Вероятно, она приехала сюда прямо из школы: занятия там закончились всего час назад.

– Я звонила тебе на работу, и мне сказали, что ты в отгуле. Вот я и решила, что заеду посмотрю, как ты здесь живешь. Насчет того дела я старалась быть в курсе.

126